Шадринский государственный драматический театр.
Режиссер Юлия Батурина.

Декорация Елены Королевой — недостроенный дом с зияющими дырами, словно подверженный всем ветрам и влияниям, дом без идеи и без порядка. Здесь рубят во дворе настоящее мясо, и уже в первой сцене мы видим, как насилие царствует и торжествует. Здесь одухотворены только калеки — это свойство русского мира, где нет места праведнику, если только он не аутсайдер, не «странный человек», «странник». Блаженная потусторонняя Катерина, натурфилософ Кулигин — этакий русский брат Лоренцо, или немая, калечная Глаша, шальная девка в доме Кабановой. У последней злые люди отняли кошку и убили, теперь она гладит куклу, свою, видимо, единственную собеседницу.

Спектакль Юлии Батуриной — про приход в мир принципиально другого сознания, про смену эпох и мировоззрений.

Дикой и Кабаниха поданы в архаике, это отживающие типы прошлого, почти оперные персонажи. Кабанова (Любовь Строганова) — как баба с самовара: дородная, основательная, кустодиевская, тираническая. Идет с жестом «расступитесь!». Брезгливо показывает на лавку — «свалите, я тут сяду». С низшими по рангу слов не тратит. Брезгливо очищает налипшую грязь с ботинок, когда возвращается на родной двор с молебствия. Дикой (Валерий Мазур) вообще из суворовских времен, из эпохи фонвизинского «Недоросля».

Варвара с Катериной ближе к модерну уже дышат. Варя (Ксения Веремьёва) — одна из лучших ролей в спектакле — острая, как Коломбина, быстро реагирует, язвительная, явно ненавидит мать за укрощение своей свободы, это девка-искусительница, почти созревшее зло, умеющее прикинуться медоточивой лисой. Не только соблазняет ключом Катерину, но и истязает Глашу (Юлия Гребенюк), как какие-нибудь героини Федора Сологуба с их тягой с садическо-сладостной порке. Причем Варя тут, подобно гоголевскому Кочкареву, суетится, чего-то жаждет абсолютно без мотивации или, быть может, из желания осалить весь прочий мир, не такой пока греховный, как она, всех затащить в туман сладострастия и самомучительства. И вот побитая, калечная девка Глаша уже смотрит и молча завидует тому, как любятся Борис и Катерина, — здесь, в Калинове вообще никому не хватает любви, потому и посмотреть на чужую страсть не зазорно. Тихон (Иван Карпов) в одной из сцен просто хватает Катерину за зад и быстро-быстро производит над ней какие-то насекомые манипуляции, не имеющие никакого отношения к страсти, любви, уважению к женщине и себе. Секс на скорую руку, почти бытовое насилие внутри брака, короткая экспресс-случка.

В образе Катерины (Мария Гуляева) — другая, мистическая, грань модерна. Речи Катерины похожи на мелодекламацию, фигура подобна колонне дорического ордера. Она разговаривает со столпом света, в контакте с чем-то или с кем-то, кто больше ее. Она не безумна, нет, она визионерка, мечтательница, ее посещают ангелы, она полна таинственных предчувствий. Самоубийство героини тоже эстетизировано в соответствии с традицией Серебряного века.

Интересна сцена накануне первой встречи с Борисом. Героиня говорит, молится, и в этот момент в ее плоти христианство сражается с язычеством, и тело требует себе жертвы, и душа. Молитвослов постоянно выпадает из рук Катерины, она становится кошкой, ее тело ломает, бьет в судороге, пригибает к полу. Как будто сражение долга с инстинктом раздирает ее организм.

Спектакль вообще рассказывает про закон насилия, скрываемый под внешним благочестием. Под моралистическими лозунгами Кабановой — постоянно реализуемое право силы. И только личная воля блаженной Катерины может этому миру противостоять. Героиня ставит щит против скучной, посконной реальности: для нее и любовь, и суицид — бегство от кошмара бытия. Ее зовет инобытие, она — тоскующий по другой жизни живой организм.

Финал полон христианского мистицизма. После сцены признания, которое происходит в пространстве церкви, Катерина беснуется, обрушивает аналой и готова уже сорвать распятие (на него очень страшно кричит Тихон в момент осознания смерти Катерины), но только срывает покров и накрывается им. Покров Христа оказывается ее погребальным саваном, под которым она успокаивается, словно входит в родную стихию.

Пьесе «Гроза» сегодня часто возвращают христианское звучание — это важная примета нашего времени. Здесь, в Шадринске спектакль полон христианских мотивов, но совершенно лишен елейности, постности. Здесь суровая правда жизни соединяется с демонстрацией личной стратегии выживания, самой возможности жить в миру и быть им ужаленным.

Павел Руднев http://ptj.spb.ru/blog/arxaika-protiv-moderna/